РАЗМНОЖЕНИЕ

Автор книги: Сергей Мстиславский

Жанр:

Альтернативная история

сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Мстиславский Сергей Дмитриевич
Грач – птица весенняя

Повесть о Н.Э.Баумане

Эта повесть – историко-библиографическая. Она посвящена жизни и деятельности Николая Эрнестовича Баумана (1873–1905) – самоотверженного борца за дело рабочего класса, ближайшего помощника В.И.Ленина в создании и распространении первой общерусской марксисткой газеты «Искра»

Часть первая

Глава I
В НОЧЬ

В ту ночь у границы разыгрался жестокий буран. Вьюга, злобясь, секла лицо клубами колючих снежинок. Не увернуться никак, не укрыться: крутит, бьет сверху, снизу, со всех сторон. И мороз жжет жгучее огня.

Пока шли по лесу, узкою тропкою, сквозь чащу, – было чудесно. Морозно, но мягко поскрипывал под осторожными-нога в ногу, след в след-шагами синий ночной снег; недвижно лежали на раскидистых рогатых ветках его пушистые хлопья. И только вверху, далеко, в темных куполах мачтовых сосен, гудел ветер.

А как только ступили за опушку, на простор, в поле, – сразу же подхватил, завертел смерчем буран. Не стало видно ни земли, ни неба.

Проводник остановился, обернул назад бородатое лицо. Два чемодана, связанных широким, через плечо перекинутым ремнем – один на груди, другой на спине, – казались белыми чудовищными горбами. И весь человек этот, в толстом овчинном полушубке своем, в бараньей высокой, снегом покрытой шапке, проглянул сквозь вьюгу нечеловечьим каким-то, сказочным, великаньим обликом.

Он крикнул что-то непонятное. Может быть, речь ломалась и оттого, что каждое слово приходилось кричать отдельно, притом – в надрыв, во всю силу, сквозь вои и визг ледяного ветра.

– Сейчас… границ. Сольдат… немецки… русски… Ты – как я… делал… так… Я нагнул… – Великан согнулся, ссыпая наросший на спине, на чемодане, сугроб, – …ты нагнул… я бежал – ты бежал… я лежал – ты лежал… Понял? Как будь, только на меня… смотри…

Он кричал, отряхиваясь, и шедший за ним человек – в тонком, не по русской, злой зиме, драповом пальто, в мягкой шляпе – кивал обмерзшим, исколотым вьюгой лицом в удостоверение того, что слова – сквозь ветер – дошли. Не все. Но всех и не нужно было: само же собою понятно, что надо ровняться по проводнику, иначе пропадешь.

Он слушал, опустив голову, прикрыв лицо рукавом, прижмурив глаза: пока на месте стоят, пока проводник кричит над самым ухом, можно отдохнуть-на секунду.

Голос смолк нежданно и сразу. Человек приоткрыл глаза. Перед ним, сквозь пургу, не маячила уже тень проводника.

Человек прыжком рванулся вперед. И сразу – снегу по пояс, дорога ушла из-под ног. Поворот?..

Да. Ветер засвистал в левое ухо – до тех пор он бил прямо в лицо. Значит, был поворот. Или ветер переменился?..

Стоять нельзя: проводник уходит дальше с каждой секундой. Человек шагнул наугад вправо. Но снег стал глубже. Человек повернулся еще раз, ногою нащупывая упор, – и потерял направление вовсе.

Тогда он крикнул, крикнул так, что, казалось, кровь брызнет из глаз от натуги, но только по этому напряжению уверился, что действительно крикнул: голоса он даже сам не слыхал.

Время шло. Обмороженное лицо не чувствовало ледяных уколов. Человек продвигался ветру навстречу, упрямо проламывая дорогу сквозь глубокие заносы, по целине. Он поймал направление ветра – пошел так, как шел раньше: чтоб било прямо в лицо. Главное сейчас – не закружить, не пойти по кругу, по собственным заметенным следам…

Он считал шаги – это помогало держать себя в руках, думать только о том, о чем сейчас надо было думать: о марше сквозь пургу, по прямой, на прорыв где-то здесь, за вьюгой, залегшей границы… Она должна быть близко совсем. Каждый момент может вздыбиться из-под снегов полосатый столб с распластанным черным клювастым одноглавым германским орлом. Или двуглавым российским.

Через каждые десять шагов человек останавливался передохнуть, прислушаться. И тотчас бесшумно и быстро нарастал кругом него – к поясу, плечам тянувшийся – вязкий сугроб. Задержись – похоронит.

Вдруг совсем близко вспыхнул сквозь пургу желтый негаснущий огонек.

Не теряя секунды, коленями разрывая снег, – к нему.

Огонек мигнул, отодвинулся – на два, на четыре, на шесть, на десять шагов. Он был будто недвижен – и все-таки уходил все дальше и дальше, в снежную ночь. Но человек уже понял; он шел все увереннее, убыстряя шаг. Еще раз провалился в снег по пояс-канава. И сразу, крутым подъемом, нога поднялась на мощеный каменный настил. Дорога шоссированная, проездная, главная. Ясным очертанием встала на придорожье часовенка с мерцающей за стеклом тусклой лампадкой.

Безлюдье. Буран. Часовня в пустом поле… Как в сказке.

Человек усмехнулся и подошел к часовне вплотную.

Лампадка теплилась с подветренной стороны. Здесь, под укрытьем высокой мраморной кладки, было тише, чем в открытом поле, хотя и здесь забросано было снегом стекло, за которым, глубоко врезанная в камень стены, виднелась икона.

Человек прижался спиною к стеклу. Если плотно прижаться, совсем не чувствуешь ветра: сверху широкий карниз, с боков резные колонки, – укрыто. Можно чуть переждать, пока хоть немного утихнет буран: ведь теперь уже все равно черт ее знает, где она, граница. Да и метель как будто слабее метет…

Но пережидать не пришлось. Из мглы выдвинулась двугорбая громадная фигура-латыш Карл, проводник.

Ни один из них двоих не удивился. Напротив, оба кивнули, как будто так и должно было обязательно быть, как будто они условились, расставаясь в поле, встретиться здесь, у часовни.

Проводник сказал, приставив губы к самому уху:

– Сейчас дома.

Второй шевельнул бровями недоуменно:

– А граница?

Проводник махнул рукою назад. Из-под обмерзлых, сосульками обвисших усов клубом пара вырвалась улыбка.

«Прошел? Прошел не заметив?..»

Карл обогнул часовню и шагнул в сугроб, в придорожную крутую канаву, прямиком. Ветер засвистал опять в левое ухо. Но человек в мягкой шляпе, на которой чудом каким-то никак не держался снег, на этот раз нимало не смутился переменой: в двух шагах перед ним, сквозь метелицу, чернела широкая спина проводника. И в конце концов – что бы ни было! – главное уже сделано: граница осталась позади…

– Осторожно! Плетень.

Они перелезли. Огород, очевидно, потому что вправо и влево от узкой тропинки горбятся гряды. В конце тропинки – бревенчатый, крепкий – смотрится в ночь дом. Ветер стих, небо чисто, луна…

Карл остановился и сказал шепотом:

– Не отстань. У здешний хозяин собака очень злой.

Он сказал шепотом, и все же тотчас неистовым лаем близко совсем залилась собака.

– Вот. Она есть. Марво зовут. Иди прямо за мной.

Человек рассмеялся:

– Ладно. Сейчас познакомимся. – И прихлопнул ладонями в тонких, не по зиме, перчатках: – Марво!

Глава II
ТАЙНИК

В избу прошли со двора. Дверь открыли сразу – с первого легкого стука, словно ждали. Горница чистая, прибранная: видно, хозяева с достатком. Толстым войлоком наглухо завешены окна – ни лучика не прокрадется на улицу от яркой лампы-молнии под стеклянным, с цветными фестонами колпаком. Жарко натоплена печь. И пахнет чем-то душистым и вкусным: не то тмином, не то мятою. Хозяйка, старушка в темном платке поверх седых редких волос, хлопочет у печки. Тепло и уютно.

Но главное все-таки – оттереть как следует побелевшие, обмороженные щеки.

Карл ушел куда-то, оставив спутника над тазом, набитым снегом: тереть лицо в две руки, во всю силу. Хозяин-высокий, благообразный-стоял рядом, перекинув через плечо полотенце, расшитое по концам красными хвостатыми петушками. Он покачивал головой сострадательно и как будто с укором:

– В такую погоду и насмерть замерзнуть недолго. Что творилось-то, господи, твоя воля! А у вас еще, извините, и одёжа совсем не по климату. Из теплых краев следуете?

Русский. И выговор городской… Приезжий на вопрос ответил вопросом:

– Вы что… раньше в городе жили?

Старик отвел глаза:

– Всякого было. Живал и в городе… Примите полотенчико обтереться. Смотри, пожалуйста: ей же богу, отошла личность-то. Крепкий у вас на небесах заступник, видимое дело. Как святого вашего, дозвольте узнать… Крестили, говорю, как?

Приезжий поднял от таза раскрасневшееся, смеющееся, мокрое лицо:

– Крестили? Пантелеймоном.

Старик крякнул одобрительно:

– Хороший святитель: угодник божий, целитель. То-то и исцелил… Снегом оттереть – это первое дело. Теперь еще только сальцем смажем. К утру и не вспомните, что мороз был.

– А за ночь не потревожат?

Хозяин усмехнулся:

– Вас-то? Никак. У меня приспособлено. Днем с фонарем искать будут – и то не найдут.

– Не найдут?.. А искать все-таки будут, может случиться?

– Никто как бог. – Старик смешливо сощурился. – На деревне есть, конечно, завистливые: на меня уж не один раз доносы были, будто я… укрываю. Ну, по случаю – приходят… с обыском, пограничные… Но только у меня, я говорю, приспособлено. Не извольте беспокоиться, Пантелеймон… как по батюшке?

– Кузьмич. – Приезжий бросил полотенце на руки старику. – Покормиться можно?

– Милости прошу! – Хозяин заторопился. – Курочку отварить? Или яишенку прикажете? Глазунью? Старуха моя – мигом… На пяточек яичек прикажете? По полтиннику берем за глазок.

Приезжий чуть присвистнул: цена была – первоклассному ресторану впору, а не захолустной прирубежной деревне. Но дом здесь особенный, и хозяин особенный тоже… Риск стоит денег: ежели изловят у него такого вот, заграничного, беспаспортного, нелегального, – откупиться будет недешево. А может быть, и вовсе не откупится, сядет в тюрьму.

Риск стоит денег. Приезжий кивнул:

– Действуйте! На все пять глазков. И хлебца. Молока… Нет, лучше горячего чайку.

Старуха обернулась от печки, ласково посмотрела. Хозяин осклабился тоже: хорошего, тороватого гостя бог послал. Тороватого, известно, от богатого не распознаешь.

– Присядьте. Сейчас старуха соберет… Только извините, Пантелеймон Кузьмич… уж такое у нас правило, не обессудьте: деньги вперед берем. За ночевку – десять; теперь, стало быть, за яишенку два пятьдесят; за хлеб…

Он не договорил. С улицы гулко и злобно дошел стук в ворота.

– Не наши.

Дверь распахнулась быстро. Вошел нахмуренный Карл. Он сказал старику с порога несколько слов по-латвийски и скрылся снова, плотно прикрыв дверь.

– Досмотр, – шепотком, но очень спокойно сказал старик. Настолько спокойно, что у приезжего – быстрая, мгновенная – мелькнула мысль: «Выдаст».

Старуха пододвинула к русской печи скамеечку. Хозяин взял под локоть приезжего:

– Лезь за мной, Пантелеймон Кузьмич.

Он легко поднял на лежанку свое грузное тело. Пантелеймон поднялся следом за ним. Старик пошарил быстрой рукой по узенькой полоске стены за лежанкой; стенка поползла под нажимом руки в сторону, открыв черную, как лаз в погреб, дыру,

– Катись. Туда невысоко.

– Где чемоданы? – спросил приезжий, спуская ноги в люк. – Смотри чемоданы не загуби.

– Тама они, внизу, чемоданы. С богом!.. Слышь, ведет уж пограничных Карлуша. Гремят доспехом… Ах, господи, твоя воля!.. Не иначе как вы где след оставили…

Он подтолкнул приезжего слегка в спину, торопливо задвинул оштукатуренный, легко ходивший в пазах щит и соскочил на пол у печки. В самое время: потому что в дверь уже стучали властным, обыскным стуком.

После долгой, томительной тишины сверху послышался шорох. Глухой голос окликнул, и – за голосом вслед – съехал по наклону, в чадное подземелье, мягко перебирая белыми, щегольскими валеными сапогами, старик-хозяин.

– Не обессудьте: потомили мы вас без чайку. Никак было невозможно – по всей деревне солдатики шарили. Предуведомление было, будто из царских злодеев невесть кто, особо именитый, перешел нынче. Так чтоб его обязательно поймать: большая будто за это награда будет.

Серые старческие, выцветшие глаза с явной усмешкой смотрели на высокого русского. Смотрели так, что опять шевельнулась мысль: «Выдаст».

Старик придвинул к лазу лестницу, прислоненную к углу.

– Пожалуйте откушать. А ночевать все же здесь, я полагаю, придется – для верности. Душновато, конечно, да ничего не поделаешь.

Глава III
ПО ПУТИ

Из стариковского дома вышли на рассвете…

Повел Доррен, товарищ Карла. Опять тем же путем: через огород, полем, в лес… Шли налегке – чемоданы еще раньше повез на санках Карл; он и билет возьмет на станции. Приезжему нехорошо показываться у кассы: на всех близких к границе станциях и даже полустанках следят полицейские агенты. Надо быть осторожным.

Русский спросил про хозяина: по всему обиходу – и по глазам и по разговору – видно, что он якшается с полицией.

Доррен подтвердил:

– Очень верно. Карл потому и привел туда: у него на квартире дорого, но ничего не может случиться. Старик платит полиции, и потому у него спокойней всего контрабандисту.

– Но я же не контрабандист. И он догадался, кто я: он ясно намекал мне, что я – тот самый, которого ищут солдаты. Я понимаю, что контрабандистов он не выдает. Но политических…

– Выдать? – рассмеялся Доррен и даже нагнул ухо ближе к русскому, как будто проверял, хорошо ли он слышит, не почудилось ли. – Где б он тогда нашел место спрятаться от нас? Он знает, что был бы мертв с этого часа, хотя бы уехал далеко и сидел за семью замками. Да и зачем он будет выдавать? Ему деньги нужны, а не другое…

Они шли по лесу глухой тропинкой. Доррен вытянул руку вправо, через сугроб, поймал сухой сук. Сук треснул под нажимом сжавшей его могучей ладони.

– Я о многом хотел бы спросить, товарищ Василий, но я знаю – вам нельзя говорить много. Я спрошу только одно: долго нам еще терпеть?

Русский сдвинул брови:

– Пока соберем силы. Убить царя – это не шутка. А нам надо свалить всю власть помещиков и капиталистов, не то цепи еще крепче станут – и только. У других народов так бывало не раз. Нельзя, чтобы и у нас было так же. Значит, раньше чем ударить, надо собрать силы…

Доррен шумно вздохнул и обвел взглядом вокруг – по бурелому, по застылым мачтовым соснам.

– Здесь вся земля кругом: и поля, и лес, и даже небо – я так думаю баронские. А вы знаете, что есть немецкий барон? Для барона народ – как скот, свинья, навоз. Вы знаете, когда крестьянин, даже не крепостной крестьянин, не батрак, приходит к барону, к помещику, он должен ему руку целовать!

Доррен переломил сук пополам ударом о колено и швырнул обломки далеко в снег.

– Нет! Мы не можем терпеть больше. Мы встанем. Одних батраков-латышей двести тысяч; этого довольно, чтобы сжечь всех баронов, сколько их есть на нашей земле. Мы встанем! Я говорю: если нет ружья, надо бить палкой, но бить.

Русский засмеялся весело:

– Я не спорю: и палка – хорошее оружие, когда она в таких крепких руках, как твои. И все-таки надо ждать, Доррен, потому что, если вы выступите одни, вас раздавят – и народу станет не легче, а тяжелее.

– В России, я читал или слышал, сто шестьдесят народов, – пробормотал Доррен и опять обломил с ближайшего дерева сук. – Если ждать, пока все будут готовы…

– Я не говорю «все». Я говорю: столько, сколько надо на удар. Мы готовим силы – в этом наша работа.

– Я знаю, знаю, – громко и быстро сказал Доррен. – Я сам читал листки, которые печатает ваша партия. «Из искры возгорится пламя!». Это верно. Только очень трудно ждать. У каждого сама рука сжимается в кулак. И я прошу, передай кому надо: долго ждать нельзя. Последний час всего труднее.

Глава IV
НЕВИДИМКА

Полустанок, к которому вывел Доррен, был грязен и пуст – обыкновеннейший захолустный полустанок, у которого останавливаются только самые медленные поезда. Доррен ушел вперед. Было условлено, что он возьмет билет до Вильны, а Карл – до Москвы, на случай, если навяжется слежка и товарищу Василию придется где-нибудь – а может быть, и не один раз – слезать по дороге и пересаживаться на другие поезда, не заходя в вокзалы. Сам Василий остался дожидаться за станцией и взошел на ветхую, в проломах и провалах, мерзлую деревянную платформу только тогда, когда дважды прозвенел станционный колокол и подошел, пыхтя и гремя, паровоз на десять минут опоздавшего поезда.

Карл влез с чемоданами в ближайший вагон. Следом за ним быстро поднялся Василий. Доррен остался у здания полустанка – проследить за посадкой. И сразу же бросился в глаза на пустой платформе (даже жандарма нет, одни железнодорожники) коренастый человек в ватном пальто и чиновничьей фуражке с темным бархатным, как у учителей министерства народного просвещения, околышем. Он был большеногий и большеротый, с вислыми усами, опухшим носом – ничего необыкновенного, особенного, – но Доррен заметил, как шарили вдоль вагонов воровато, по-мышьи, узенькие глазки этого человека. И когда Карл – уже без чемоданов – соскочил с вагонных ступенек и подошел к Доррену, разминая плечи (они все-таки здорово тяжелые, чемоданы эти!), Доррен кивнул на «чиновника»;

– Собака на следу.

Карл глянул в свою очередь.

Да, несомненно агент. И следит за тем именно вагоном, в который вошел товарищ Василий. Следит – не выйдет ли… А сам все ближе, все ближе подходит к вагону, к ступенькам. Уже взялся за поручень одной рукой.

Доррен прошептал:

– Надо сказать товарищу Василию. Может быть, лучше, чтобы он слез. Здесь его не тронет собака. Не посмеет. А в поезде…

Но уже дали третий, отправной звонок, просвистел обер-кондуктор, лязгнули колеса и сцепки, звякнули тарелки буферов, поезд тронулся, и с ним вместе тронулась, прицепившись к поручням, агентская, охранная фигура. Шпик не торопился войти; он продолжал еще следить за длинной вереницей тянувшихся вдоль платформы вагонов: не спрыгнет ли кто на тихом, еще безопасном ходу. Но никто не спрыгнул. Поезд рванулся вперед толчком, пошел скорей, вдоль вагонов засвистал мерзлый, пронзительный ветер. Агент толкнул плечом дверь на площадку и поднялся.

Латыши смотрели вслед. Кажется, они плохо исполнили поручение. Им было сказано твердо: доставить товарища так, чтобы с ним ничего не случилось. Сам важный человек, и литературы с ним много-два чемодана. Это сколько пудов!

И все прошло хорошо: посадка, билеты. А вот… Откуда он только взялся, агент? Во всяком случае, надо было предупредить товарища…

Предупреждать было незачем: товарищ Василий заметил сам. Еще при посадке видел он, как заспешил из станционного здания этот человек. Теперь выждал в коридоре, и только когда агент вошел наконец в вагон, Василий завернул в купе, в котором сгрузил чемоданы Карл.

В купе, как и во всем вагоне, было полно гимназистов. Василий прикинул в уме. Ну да, конечно! Вчера было 6 января – последний рождественский праздник. Каникулы кончились, школьники возвращаются из рождественских своих отпусков учиться в город.

Ребята столпились тесной кучкой у окна. Они смотрели на снежное бескрайное поле, открывшееся сразу же, как только миновали полустанок. Но едва Василий показался на пороге, они все, как по команде, повернули головы и крикнули звонким хором:

– Занято!

Он вошел все-таки. И сейчас же следом за ним, в подкрепление гимназистам, занимавшим купе, из вагонного коридора вбежало еще несколько мальчиков. Один из них, рыжий и вихрастый, выкрикнул, протягивая руку, точно собираясь схватить Василия за рукав:

– Вам сказано: занято!

– Ничего. – Василии кивнул благодушно и, привстав на носки, глубже задвинул на багажной полке чемоданы. – Я ведь места не займу.

Мальчики опешили:

– То есть как «не займете»?

– А так, – засмеялся Василий. – Я такой секрет знаю. Сижу…

Он действительно сел на темную, жесткую, грязную лавку и вытянул беспечно ноги.

– …и вдруг – скажу слово, хлопну…

Он хлопнул в ладоши.

– …и меня нет.

– Фокусник! – в восторге выкрикнул вихрастый. – Вы, значит, еще много умеете?

– Много умею, – подтвердил Василий. – Вот, например, мысли могу читать.

Он пристально поглядел на белобрысенького худенького гимназистика, стоявшего за спиной вихрастого, и закачал укоризненно головой:

– Ай-ай-ай, молодой человек, вы это что же подумали сейчас? Ай-ай-ай…

Гимназистик вспыхнул заревом.

– Что? – жадно спросил вихрастый.

Из коридора бегом подходили еще и еще ребята: в купе сразу стало тесно.

– Не надо! Ради бога, не надо!.. – крикнул белобрысый и даже приложил руки к груди. Он чуть не заплакал.

Василий покивал успокоительно:

– Не скажу, не скажу, если не хотите. Я о ком-нибудь другом.

Он повел глазами вокруг, и мальчики прыснули во все стороны, пряча головы. Рыжий остался стоять.

– Здорово! – сказал он и тряхнул вихрами поощрительно.

По коридору, мимо раскрытой двери, странно легкой походкой скользнул тот самый коренастый, грузный, в фуражке с бархатным околышем. Вихрастый посмотрел ему вслед:

– А прочитать, кто это, можете?

– Пустое дело! – Василий пренебрежительно пожал плечом и стал на пороге, следя глазами за остановившейся у двери уборной фигурой. – Это инспектор.

Последнее слово он почти выкрикнул. И мальчики явственно увидели: от окрика этого испуганно дрогнули под ватным пальто широкие плечи незнакомца.

– Инспектор… – прошептал рыжий, отступая на шаг в глубь купе. Его зрачки расширились и потемнели. Он переглянулся с ближайшими, и Василий увидел у всех в глазах то же испуганное и злое выражение.

Грач размером и внешним видом напоминает ворону, и поэтому многие их путают. Но у грача есть четкий отличительный признак — кольцо из неоперенной голой кожи вокруг клюва у взрослых птиц, кроме того, грач «стройнее».

У молодых птиц это кольцо отсутствует. Окраска грача чисто-черная с металлическим блеском, масса тела 350-490 грамм. Питаются крупными насекомыми, мышевидными грызунами, пищевыми отбросами, расклевывают трупы животных, из растительной пищи — семена различных растений, овощи, плоды и ягоды. Вылетая кормиться на поля, выдергивают проростки зерновых культур. Грачи нередки в городах, их можно видеть в смешанных стаях с воронами и галками, и зачастую они остаются в городе зимовать.

Распространен в лесостепи и культурном ландшафте почти повсюду, кроме большей части Сибири и Дальнего Востока. Обычен к югу от лесной зоны, а в центральных областях, вероятно, появился лишь во время сельскохозяйственного освоения в IX-XII веках. В Центральной Якутии селится на лугах, образующихся среди тайги на участках с нарушенной вечной мерзлотой.

Рацион грачей

Питается грач весьма разнообразно. Птица собирает зерна овса, выбирая из конского навоза , бродя по дорогам. На проталинах ищет семена прошлогодних трав и ловит наземных жуков. С началом пахоты повышается роль земляных червей, их птица собирает, шагая за плугом или трактором.

В период лета майских жуков грачи собираются в рощах и собирают этих вредных насекомых с листьев берез и осин. Летом более чем на 95% кормом грачей служат семена кукурузы, гороха, подсолнечника, и лишь в небольшом количестве грачи поедают насекомых, моллюсков, червей, амфибий.

Уничтожением насекомых (майский жук и его личинки, клопы-черепашки, жуки-кузьки, свекловичные долгоносики, проволочные черви, личинки жуков щелкунов) и поеданием мелких грызунов грачи приносят пользу. Некоторый вред грачи наносят, выклевывая посеянные семена сельскохозяйственных культур. В период созревания бахчевых повреждают арбузы и дыни. Приносят вред грачи и уничтожением дождевых червей. Ничего нет хорошего и в том, что эти птицы ломают ветви на гнезда и пачкают пометом листву деревьев в садах и парках.

Размножение грачей

Гнездится грач колониями на деревьях. Колонии-грачевники иногда существуют десятки лет. Гнездование в апреле-мае. В средней полосе грач — типичный обитатель культурного ландшафта. Для устройства гнезд ему нужны деревья, а для поиска пищи — поля, луга, открытые пространства. Поэтому небольшие светлые рощи, парки, отдельные группы крупных деревьев, окруженных пахотными полями, лугами, огородами, являются излюбленными местами гнездования этой птицы.

Грачи гнездятся колониями численностью от нескольких гнезд до нескольких десятков и даже сотен гнезд в каждой. Гнезда грачи располагают близко друг к другу, иногда до нескольких десятков на одном дереве. Гнездовые колонии чаще всего устраивают на старых ветлах, березах и иных крупных деревьях в населенном пункте или около него, в липовых парках, березовых рощах, садах, реже на опушках леса, примыкающего к полям.

В кладке 3-5 зеленых яиц с бурыми пятнами, концентрирующимися на тупом конце. Размеры яиц: (30-45) х (24-35) мм. Грачи прилетают во второй половине марта и вскоре приступают к ремонту гнезд. Насиживание производит только самка, начиная с откладки первого яйца, и длится оно 16—20 дней.

Птенцы грачей вылупляются голыми и самка долгое время (примерно до полутора недель) почти не покидает гнезда. В это время корм птенцам носит только самец. Позднее в выкармливании птенцов принимает участие и самка. Вылет птенцов грачей из гнезда происходит в возрасте около 30 дней в различных числах мая и в первой половине июня. После вылета родители еще некоторое время подкармливают молодых. Позже грачи сбиваются в большие стаи, покидают район гнездования и кочуют по полям и лугам, чаще вместе с галками. Осенний отлет происходит в октябре — ноябре.